Патлань Н. (Ростов-на-Дону) о I Всемирном Конгрессе

Мое преконгресье
В 2013 году я узнала о том, что в 2015 году весной состоится Международный конгресс по экзистенциальной терапии. Я тогда еще не окончила МИЭК, но уже душой и сердцем понимала, что философия экзистенциализма — это та область знания, которая помогла мне поставить самые важные вопросы моей жизни, на которые имеет смысл отвечать для себя каждый день. В том же 2013 году я поступила на психфак ЮФУ, чтобы для себя понять и изучить то, что не называется экзистенциализмом, чтобы утвердиться в правильно выбранном направлении жизни. Может, надо было еще пойти на курсы английского языка? Но в тот момент я подумала, что главное можно почувствовать сердцем. С этого момента я понимала, что все, что происходит в МИЭК и в развитии экзистенциальной философии в мире — это важно для меня.

У организаторов конгресса мне хотелось узнать цель: зачем его собирают? Во имя чего и ради чего? Каковы их мотивы? Ведь нам на самом деле есть о чем говорить и чем делиться, наработан огромный культурологический пласт экзистенциального праксиса, называемый русской экзистенциальной школой. Я стала думать над тем, каковы могут быть его результаты — как отнесется «просвещенная» Европа к «непросвещенной» России?

Когда наш отечественный корабль стал готовиться к отплытию на конгресс в Лондон, то объединяющим началом стал для нас наш капитан — Семен Борисович Есельсон, провозгласивший необходимость показать миру русскую школу практического экзистенциализма. В команде капитана были не только мы, простые моряки дальнего плавания, но и досужие мэтры экзистенциальной психологии и психотерапии: А.Е. Алексейчик и А.В. Гнездилов. Чтобы пришвартоваться в Лондоне, каждый из нас понимал, что нужен якорь — это наши экзистенциальные основы и наши опоры, что нужны паруса — наши традиции и особенности и много такого, что приобретало вес и значимость в период подготовки. В ходе сборов для каждого определялись главные ориентиры. На нашем преконгрессном форуме Дима Трачук, выпускник МИЭК, беженец из Донецка, писал, что основная цель поездки — заявить о школе Алексейчика как о чем-то самобытном и неповторимом в мире психотерапии, показать зажравшимся «колонизаторам», что и в колониях тоже живут люди, у которых есть мозги, сердца и души, что мы тоже умеем что-то делать мастерски. Меня это тронуло, и тогда уже вырисовалась цель моей поездки — подрасти в экзистенциальной философии, стать соучастницей наших групп и, если даст Бог, некоторой поддержкой нашим мэтрам. Ведь мы все были на одном корабле. В ходе подготовки к экзистенциальному театру Ирины Ивановны Власенко я принялась шить костюмы и продумывать музыкальное сопровождение действия сказки Андрея Владимировича Гнездилова «Бал неслучившихся встреч».

Для меня преконгресье стало более значимым событием в жизни, чем сам конгресс, а также его последействие в моей жизни. И на конгресс я поехала совсем другая, измененная предконгрессными испытаниями.

Первое испытание. Ради реализации моих целей, ради моей поездки в Лондон моя семья приняла ограничения. Мой муж и мои дети отказались от завершения долгожданного ремонта квартиры, от комфорта, которого ждут уже много лет, и я им премного благодарна за это. Моя семья помогла мне, поддержала меня в моих намерениях, проявилась их любовь и доверие к тому, что я делаю. Чтобы приобрести такое, мне необходимо было прожить ту жизнь, которую я прожила со своим мужем (а это 27 лет жизни) и воспитать наших троих детей. Их решение, их поддержка — это было серьезным испытанием и проверкой для меня и для них, так как большую часть бюджета всей семьи не за один месяц они отдали ради меня и ради моей поездки в Лондон. Они выразили мне свое доверие, что я по приезду из Лондона, приобретя там нечто, смогу оптимизировать свою работу более профессионально.

Второе испытание. Это немой вопрос Эмми ван Дорцен, снявшей для конгресса один из самых дорогих конгресс-центров Лондона и поэтому поставившей очень высокий регистрационный сбор: «Почему мы не можем заработать достаточно, чтобы поехать на такое мероприятие?» — ставший для меня вызовом, и я испытывала некую растерянность, когда меня — ненароком, как и всех, кто у нас в психотерапии не умеет зарабатывать — нечаянно внесли в список психотерапевтов для бедняков. Я сразу подумала о том, кто для меня эти бедные и богатые. И тогда спросила сама себя, готова ли я для бедняков трудиться в полную силу своей души так же, как и для богатых, и я себе отвечала, что да, готова, что я всегда, по сути, и это делала. Но чтобы поехать в Лондон, мне нужно было пожертвовать бедными — ради богатых, ради «себя»... ради денег. Слава Богу, этого не произошло, я продолжала консультировать, не делая никаких различий; так как моим милосердным спонсором стал муж и понимающие дети.
Один раз я прочла в интернете фразу о том, что не стыдно быть бедным; стыдно быть дешевым. И сразу соотнесла это с тем, что у русского человека основное богатство не в кошельке, а в сердце заключается. И с этим сразу же перекликнулись евангельские слова, которые я цитировала в комментариях по этой теме. Евангелие помогло мне пройти второе испытание.

Третье испытание я проходила тогда, когда получила отказ в визе. Этот удар, а скорее толчок к чему-то новому заставил меня сильнее самоорганизоваться в дальнейшей жизни. В молитвах своих я просила Бога о помощи и вразумлении меня, отчего и извлекла много уроков. Во-первых, я не сообразила просить помощи у Семена Борисовича Есельсона — человека опытного в деле получения виз. Поэтому оформляла туристическую визу, а не деловую, не советуясь с ним, как лучше; справки из банка не были «свежими», мой личный статус в анкете был явно занижен: работаю на крохотной зарплате в школе педагогом-психологом на четверть оклада при высоких заработках мужа — для чиновников английского консульства это весьма странно. Семен Борисович помог мне увидеть себя их глазами. Во-вторых, для повторного сбора документов мне надо было суметь показать английским чиновникам всю свою деятельность, которую я веду как волонтер (т.е. на добровольных началах), стать понятной им. Я впервые испытала чувство гордости за себя саму и — чего сама от себя не ожидала — за два дня собрала справки о себе. Из этих документов следовало, что я директор воскресной школы (как волонтер), что я заместитель главного редактора международного русскоязычного журнала по экзистенциальному праксису (как волонтер), что я автор нескольких статей в профессиональном журнале, что я учусь сразу на двух факультетах университета (получаю 2-е и 3-е высшее образование), что я интерн МИЭК и что я направляюсь в Лондон на конгресс в качестве звукорежиссера экзистенциального театра И.И. Власенко. Я впервые в жизни назвала себя емким словом волонтер. Я много чего в жизни делала, но никогда себя никем не называла и никаких подтверждающих мою деятельность документов не просила. Я не считала это значимым и важным (само дело, сама жизнь важнее, чем подтверждающая бумажка). Но для чиновников и для получения визы это оказалось важным моментом, а в моей ситуации — решающим. Моя социальная неадаптированность была налицо. Мне нужно было измениться за один день! Это стало возможным не только в документах, но и в жизни. Моя приписка в анкете, что я за 2000 рублей консультирую директора школы — стала реальностью. Я испытала некое перерождение себя, я плакала и смеялась над самой собой. Нервы были на пределе, потому что были куплены авиа-билеты в Лондон и обратно, оплачен преконгрессный и все конгрессные дни... я испытывала чувство вины перед своей семьей, думая, что обманула доверие мужа, которое он мне оказал. А также чувство ответственности за то, что из-за моего отсутствия на конгресс может не поехать переводчик и что музыка экзистенциального театра зазвучит, но без меня... ¬В третьих, с этих перерождающих меня дней я по-другому стала относиться к бумажкам, касающимся моей жизни, и они в моем сознании приобрели статус документов, которые отчасти отражают мое лицо.

После повторной подачи документов виза в Великобританию была получена!

Первая встреча с Лондоном. Перед моим отъездом моя семья в изобилии изливала на меня информацию, прочитанную на сайтах. Мозг трещал, а в душе не проходил страх от того, что я не знаю английского языка и что до аэропорта Хитроу и до своего хостела мне придется добираться самой. Это было очередным испытанием для меня. Проходя от самолета по тоннелю в здание аэропорта, я изо всех сил молила Господа устроить мой путь к хостелу, а значит и к конгрессу. Я обратилась за помощью к молодому мужчине, который шел впереди меня, и он, к моему спасению, оказался москвичом, прекрасно владеющим английским. Он помог пройти мне все пограничные службы, провез меня на метро и аэроэкспрессе, а также проложил мой пеший маршрут на карте по адресу от ж/д вокзала до хостела. И спокойно оставил меня, сказав, что здесь идти 15 минут, дав мне все инструменты для выживания. Спасибо тебе, Сергей, за помощь — и слава Богу, что я шла 60 минут, а не больше. По пути я успевала фотографировать; особенно пальмы, которые росли у домов и создавали впечатление, что я попала в тропики. А затем необъемные стволы конских каштанов, которые розовыми свечками соцветий приветствовали меня и напоминали мне о моей Родине, всеславном и горячо любимом городе Киеве. Ярко светило солнышко, мне улыбались люди, они были приветливы и сердечны; также как в Киеве и в Ростове-на-Дону, они понимали меня без слов. И когда я им показывала адрес и карту, то они без труда направляли меня в нужную мне сторону. Страха не было, мне было спокойно и радостно от того, что в Лондоне есть настоящие русские мужчины, и что англичане могут понимать меня без слов, достаточно просто верить им и доверять свою жизнь Богу.

Я чувствовала себя счастливой от того, что я в Лондоне, что я дошла все-таки до хостела, что лежу, отдыхая на королевском зеленом ковре, и что слышу в трубке телефона родной голос мужа: «Ты как там, дорогая? Девчонки все утро очень сильно переживали о том, как ты, не зная языка, доберешься до места...» Слезы благодарности текли по щекам, в душе я славила Того, кто дал мне мою семью, а язык лепетал: «Спасибо тебе, дорогой, за все! Я в Лондоне!»

Преконгрессный день, 14 мая 2015 года. В Кафедральный собор Успения Божией Матери после регистрации на конгрессе нас привела Оксана Дворкина. Снаружи собор был в лесах (видимо, сейчас ведутся наружные реставрационные работы по воссозданию его внешнего облика). Входила в него с особым трепетом, ведь здесь служил и возносил свои молитвы Богу ныне покойный и особо любимый мною митрополит Антоний (Блум) — великий русский человек, глава Сурожской епархии Русской Православной Церкви Московского Патриархата, которого радио Би-би-си назвало в свое время самым сильным христианским голосом мира. «Григорий Померанц поставил его в один ряд с “великими созерцателями минувшего века” — писателем Томасом Мертоном и философом Мартином Бубером».

Когда мы пришли, то с правой стороны от иконостаса, у иконы святителя Николая Мир Ликийских Чудотворца весьма тихо и благоговейно служил молебен клирик этого собора — протоиерей Максим Никольский, создавая молитвенное настроение в наших сердцах. То ли молитва священника, то ли необычайно большие размеры иконы (она была в два метра высотой и метр шириной), то ли сам святой Николай Чудотворец, который смотрел на меня сверху, произвели на меня огромное впечатление. Я стояла в трепете, замерев перед этой иконой, совсем тогда не зная, что это корабельная икона русских моряков времен русско-японской войны.

Встреча с митрополитом Антонием Сурожским. Мы подошли к могиле митрополита Антония Сурожского, ее нетрудно было найти. Вся она была обрамлена черно-серым гранитом, который блестел от дождя, увенчана православным крестом, у подножия которого золотыми буквами было высечено его имя и годы жизни: METROPOLITAN ANTHONY OF SOUROZH 1914–2003. На могилке чьей-то заботливой рукой были высажены бело-розовые флоксы и бордовые анютины глазки. Всего несколько минут молитвенного преклонения к могиле подвижника и глубокого осознания встречи с его святостью и подвигом. В душе лились слова признательности и благодарности, понимания своего недостоинства и рой личных вопросов к владыке. Я просила благословения на труды свои и тех соотечественников, которые сейчас вместе со мной приехали в Лондон на конгресс. Я думала о том, что после эмиграции четыре поколения русских людей, живя в Лондоне, остались верными русским традициям и вере православной, что они до сих пор дорожат русской культурой и гордятся своим прошлым. Именно в этом историческом явлении проявилось неравнодушие митрополита Антония, решением которого была создана Сурожская епархия Русской Православной Церкви за границей. Как-то в беседе с одним человеком он невзначай сказал: «А знаете, я ведь родился в Лозанне, но я не швейцарец, детство провел в Персии и даже говорил на этом языке, но не чувствую себя восточным человеком, получил образование во Франции, но я не француз. Сейчас я уже давно живу в Англии, но я не англичанин. Я очень счастлив, что остался русским». Вот такое сердечное прилепление к своим корням дало такие мощные плоды любви — даже за пределами исторической Родины.

Каждый из нас знал, что и для Александра Ефимовича Алексейчика, на группу которого мы старались не опоздать, этот человек всегда был значим и велик. В метро я пыталась вспомнить суть статьи Алексейчика, опубликованной в нашем журнале после кончины митрополита Антония. В ней он писал о том, что митрополит Антоний стал для него связующим звеном между собой телесным и собой духовным, между собой поверхностным и собой глубинным, также как сам Алексейчик стал посредником между нами и почившим тогда митрополитом. В той статье я слышала крик его души о том, что истинная встреча (психотерапевта и больного) может произойти не в объяснениях и поучениях, а в собственной «смерти», т.е. в со-страдании к больному, чтобы вместе с ним умирать и вместе с ним оживать... Так запечатлевалась жизнь митрополита Антония Сурожского — епископа, врача и хирурга тел и душ наших, в жизни и лечебной практике Алексейчика — врача, психиатра и психотерапевта.

Встреча иностранцев с простым русским психотерапевтом — Алексейчиком Александром Ефимовичем. Почему же никак не понять иностранцу русской души?.. Господи, как же донести до них, как сказать, как показать? Они ведь не владеют нашим языком! Наш великий русский язык — это же наша культура, наши корни. Все в него упирается, без него нет понимания и глубины. Вся психология Алексейчика укоренена в русскую культуру, в русскую словесность. Это неотделимо от него самого, от его души, от его дел и его смыслов. Русский человек никогда не будет размазней, он всегда на стороне правды, а ее всегда необходимо отстаивать, стоять за нее, порой и жизнь отдавать...

Для Александра Ефимовича, насколько я поняла, экзистенциальная терапия — это огромный пласт русской культуры, где ключевым и лечебным является живое русское слово, способное одушевлять, одухотворять и творить целостность. «Клиенты только тогда могут получить пользу от определенного подхода, если они чувствуют себя способными согласиться с его основными допущениями», — говорит Эмми. Если человек живет другой культурой и открыто заявляет о себе, что он атеист, то его детерминация не позволит ему принять эти русские допущения. Насколько мне помнится, в группе обсуждалось условие принимать все происходящее в ней. Поэтому проблемы возникли не у терапевта, а у тех, кто не принимал и был детерминирован и ограничен своей культурой, «набором своих «верований» и идей, касающихся жизни, мира и людей в нем».

Именно он, Алексейчик, так мастерски может показать и раскрыть сущностные смыслы нашего русского языка. Это непереводимо... Я не владею английским. Я не знаю, хорошо это или плохо. Но я знаю точно, что так прекрасно знать русский язык и его старославянские корни. Слова могут быть с тонким (двойным и более) лексическим значением, могут быть тихими и даже шепотными, а также грозными и обличающими, — и для меня они тогда звучат как юродство. А как иностранцу рассказать о юродстве? Казаться безумным и терпеть поношения — разве это «достойно» для именитого западного психотерапевта? Или клиенту-иностранцу для возвращения к себе самому, к своей личности (ико¬нич¬но¬сти и Лику), образу и Первообразу, терпеть наказание? Где наказание для мудрого Ивана-дурака становится не истязанием, а принятием на-каза, то бишь наставления. И такое наказание может стать исцеляющим и преображающим для русского человека. А для иностранца? Не знаю...

Все, что я слышала из уст Алексейчика, меня трогало и углубляло в понимании меня самой. Например, «мы со-трудники Бога, мы со-участники Бога». В этот момент я почувствовала большую ответственность такого со-трудничества и такого со-участия. Такими были апостолы. А кто я? Ощущение своей греховности и малости... Вот в этом для меня был вызов. Готова ли я к тому, к чему меня призывает Александр Ефимович?

Все западные подходы настолько толерантны, настолько бережливы к личности, только и твердят о гуманистическом подходе, о безопасности и о своем принципе «Не навреди!», что и шагу ступить боятся... Гуманизм и безопасность — это хорошо. Но хорошо ли ходить за клиентом как нитка за иголкой, уходя с ним в его дебри и вместе с ним там прятать его самое болезненное, маскируя его и оправдывая эти действия различными теориями типа вытеснения? Это разве жизнь? Это похоже на прятки или уход в самообманы и клиента, и терапевта. «Терапевт может быть экзистенциальным только в том случае, если в первую очередь принуждает к пониманию жизни», — говорит Эмми ван Дорцен. Интенсивная терапевтическая жизнь по Алексейчику предполагает преобразование, изменение, новое рождение и преображение. Как может произойти преобразование (улучшение образа) без боли? Как может произойти изменение без кризиса? Как можно родиться, не испытав муки рождения? Чтобы преобразиться и засиять фаворским светом, Христос принял все грехи, трагедии и слезы мира на Себя. Признать свои грехи — для меня значит пере-болеть ими, отказываясь от них. Такое признание становится возможным, если я рассматриваю себя в вечности (по вертикали, как говорил Алексейчик). Именно такое условие жизни в группе он и ставил: рассмотрение себя вечным, так как жизнь объемлет и смерть. Это для меня оказалось самым важным. Т.е. я смогла увидеть свою протяженность до—во время—после существования: до рождения (фамилия рода моего), от рождения (имени своего), от от-чества своего земного отца до удочерения Отцу Небесному. Каково мое чело (лицо) в свете вечности, т.е. сколько человечности во мне? Как я обретаю или как я стяжаю (по Серафиму Саровскому) образ (лицо) вечности? Я приняла этот вызов для себя от Алексейчика. Господи, помоги!

Приняли ли вызов иностранцы? Они кричали, что они из другого мира и этот язык им не понятен. Но мы, чтобы оказаться в их мире и быть с ними в незнакомой языковой и культурной среде, заплатили деньги, которые никак не соответствуют нашему миру (эти деньги — это было выше наших возможностей), приняв этот вызов от Эмми. Готовы ли иностранцы принять вызов от Алексейчика — о готовности стать Божьими людьми?

Этот момент стал ключевым. Не знаю, спустил ли он с неба на землю иностранцев, которые так бурно отстаивали свой мир. Они, конечно, не были организаторами конгресса. Но ситуации мне виделись похожими. Хоть и не они конкретно заламывали такие цены на конгресс, но также неизменно, как и организаторы — просто требовали подстроиться под них, чтобы им было комфортно и удобно, думая только о своей реальности. Так же как организаторы конгресса не думали об уровне жизни в России, так и эти иностранцы на группе категорически не хотели слушать и слышать русский мир и о том, как стать Божьими людьми.

Сколько испытаний мы преодолели, чтобы быть с ними, чтобы встретиться. Мне это напоминает мою семейную жизнь: принимаю вызовы судьбы, преодолеваю, чтобы быть и встретится, чтобы существовать без ложных ожиданий и иллюзий насчет того, сколько мне должны в ответ на мою жертву. Ведь истинная жертва безвозмездно совершается во имя любви.

Скажу словами Эмми ван Дорцен об Алексейчике, что как экзистенциалист он имеет надежную систему координат — свою веру, позволяющую размышлять о жизни и систематизировать свой опыт. И этим опытом он щедро делится с нами. Я принимаю ваш опыт, Александр Ефимович, и усвоенное в этот день, ставший годом для меня, беру в свою жизнь — за что искренне благодарю!

Первый день конгресса, 15 мая 2015 года. Встреча с А.В. Гнездиловым. Гнездилов для меня — это человек тишины и тайны, в которой совершается чудо рождения, чудо жизни и чудо смерти. Все, что он делает для людей — это несоизмеримо больше, чем даже мы и предполагаем, потому все его действия имеют свое последействие в вечности. Потому что все его куклы становятся продолжением в чьих-то жизнях, все костюмы и роли его сказочных героев становятся частями жизней тех, кто облачался в них. Звуки бил очищают и просветляют путь слышащих, дуновение веера становится свежим глотком жизни для отчаявшегося, взгляд на себя через волшебное зеркало открывает завесу небытия в бытие — к себе непознанному, к приоткрытию себя.

Так и в тот день, 15 мая 2015 года, в центре Лондона, в историческом здании Church House Congress centre, из окон которого мы созерцали Вестминстерское аббатство и башни здания Британского парламента, происходила жизнь по Гнездилову, или, как говорил сам доктор Балу — терапия присутствия. Ауралина преобразилась в наряд средневековой Королевы. Ее изменения происходили у нас на глазах: сияющая улыбка, восхищенный взгляд и ощущение себя в другом образе... Пола — надела на себя русский костюм: сарафан и кокошник. От такого переоблачения я переживала чувство не¬ле¬по¬сти и дискомфорта, зная не только из русских сказок о скромности и чистоте русского девичьего образа, где символом целомудрия всегда была собранность волос и опущенный долу взгляд. Пола не смогла долго удержать кокошник на голове; снимая его, она говорила, что ей очень неудобно быть в нем и что очень сильно болит голова. А Маша проливала слезы в костюме пикадора... Мы не знаем, что происходило с ними в этот момент, но каждый ушел с тем, что смог вместить.

Был показан фильм «Билы». В послефильмии особенно меня поразили слова Андрея Владимировича о том, что звуки — это те же слова, и что они сравнимы с силой слова, и что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (первая строка Евангелия от Иоанна). И что если слова молитвы сочетать с колокольным звоном, соизмерять с его частотой и силой ударов, то всякий научившийся молиться не умной, а сердечной молитвой, может обретать исцеление. Звук может стать целебным для больного. 30% больных говорили, что колокольный звон облегчает боль от 0,5 до 3 часов. Кто знает цену времени, то это высокая цифра. 30% говорили, что погружаются в гипнотический сон и чувствуют трансформацию своего «я». 30% имели негативные представления и думали, что их отпевают.

Из уст Андрея Владимировича я услышала удивительную историю из рукописей одного монаха, в которой он дает наставление своему ученику: «Чадо мое! Придет время, и тебе придется умереть. Ты окажешься в пространстве, в котором ты не будешь знать, что делать. Тогда представь себе колокольный звон и что ты сел на коня. И этот конь под колокольный звон вынесет тебя за пределы страданий...»

«Мы являемся странами контрастов». Когда Эмми писала эти слова в своем вызове для нас перед конгрессом, то она имела в виду внутренние (внутригосударственные) контрасты. Что, мол, у нас есть и бедные и богатые. Это так... Сейчас для меня эти слова — о контрастах между Россией и странами Европы и Америки... Не хочется противопоставлять и искать эти различия. Хотелось бы искать общее, объединяющее.

Вежливость вместо любви. На конгрессе я обратила внимание на то, что всё вокруг и все вокруг замечательные, все такие учтивые и по-лондонски вежливые. Все это внешне выглядит весьма прилично. У меня сложилось впечатление, что эта вежливость стала некоей маской и прикрытием того, о чем говорить не хотят, что ею тщательно маскируют болезни самих терапевтов. Многие (если не все) нуждаются или могли бы нуждаться в настоящей встрече на конгрессе, не только в вежливой и учтивой улыбке с шаблонными словами «Сорри» и «Экскьюзми», не только во встрече с самим собой, но и в исторической реальности пути развития экзистенциальной психотерапии, на котором мы все вместе встретились. Человечество изобрело вежливость, чтобы тщательно скрывать свои страсти. Слова «уважение» и «вежливость» имеют один корень, и для нас он понятен: «повага», «вага» (укр.), «важность», «вес» (рус). Но в них лишь мера почтения. Когда отношения строятся на одном лишь почтении, уважении и придании веса и значимости, то они рушатся за неимением корня — любви. Именно на ней зиждется все! И если мы говорим о своей приверженности к экзистенциальной психотерапии, то должны говорить о своей любви к ней, а не только к отдельным личностям, которым были отданы приоритеты на конгрессе.

В слове «вежливость» слышится мне «лесть» — но не в звуковой оболочке («ливость»), а в самом значении этого слова и действовании его в жизни. Вежливость как языковое и социальное явление весьма удобна. Она хороша тем, что она дает возможность на словах говорить одно, а на деле являть совсем иное.

Какие уроки я извлекла на конгрессе. Как не быть вежливой... Слова, обращенные к моему учителю А.Е. Алексейчику я почему-то зачастую воспринимала как слова, адресованные мне лично. Очень часто Алексейчика призывали к уважению. Чтобы он уважил. Было бы за что...

Как не быть назидающей... Когда человеку в момент его сильных переживаний не нужно было ничего говорить, а просто быть с ним рядом.

Не хватило мужества задавать неудобные вопросы и отстаивать для себя переводчика.

Весьма сожалею о том, что как заместитель главного редактора журнала по экзистенциальному праксису вовремя не предложила его на продажу на конгрессе в Лондоне.

Какие чувства я испытала/не испытала на конгрессе. Испытала чувство недостаточности в себе познаний в области психологии и английского языка. Наряду с этим я вовсе не чувствовала себя лузером. Лузер — слово-чувство, которым обозначила одна из слушательниц МИЭКа состояние рядом с богатыми, для которых показатель успешности — это деньги. Рядом с «богатыми и великими мэтрами» экзистенциальной психотерапии (книгу одного из которых я купила за 22 фунта!), я почувствовала себя просто другой. Не лучше их, гордясь собой, и не хуже, умаляя свое достоинство, а просто — другой.

Я испытала чувство уважения и благоговения перед теми знаниями и теориями, которыми владеют психотерапевты, приехавшие на конгресс.

Я испытала чувства горечи и досады за то, что на заявленный дважды в расписании конгресса показ фильма Натальи Олейник о русской ветви экзистенциальной терапии (А.Е. Алексейчике и его последователях) почти никто не пришел... Мне было горько и обидно за Наташу, зная, какие колоссальные труды и средства она вложила в этот фильм.

В моих преконгрессных ожиданиях было желание более близкого общения с иностранными психотерапевтами, которое не реализовалось. Скорее всего — из-за моей внутренней неуверенности и страха.

Вдохновением для меня стало чувство сопричастности с Алексейчиком, Гнездиловым, Есельсоном и Власенко на конгрессе. Я изо всех сил старалась их не идеализировать, но в те моменты, когда я была рядом с ними, мне казалось, что через них говорю я, настолько я испытывала единение с ними и со всем тем, что они делали. Меня это удивляло, поражало, побуждало мыслить глубже и искать ответы, поставленные ими и в своей жизни.

Сейчас бы я ответила Диме Трачуку по поводу всех выступающих. Как метко он тогда говорил в обсуждении подготовки конгресса о том, что ехать должны знающие и практикующие уже психотерапевты. К сожалению, многим из них, выросшим из нашего института до преподавателей, изменившим свои жизни, пишущим книги и статьи, ведущим консультативный прием, как раз визы и не дали. Выступали с их докладами другие. Многие наши коллеги работали параллельно, и не было возможности не просто услышать, но даже поддержать некоторых из них. Плотность времени выступлений не позволила не только обсуждать, но даже задавать вопросы выступающим.

Например, в последний день наряду с выступлением Евгения Усачева о тонкостях феноменологического подхода в экзистенциальном консультировании было несколько теоретических докладов коллег-иностранцев. Перевода не было, но Алексейчик и Есельсон, пытаясь ухватить время за хвост, умудрялись и в таком безвыходном положении задавать вопросы. Обсуждений не получалось. Круглые столы были, но, наверное, не для простых смертных. Поэтому ожидать ярких возгласов от мэтров психотерапии в наш адрес типа «Да уж! Не ожидал, что такое возможно!» не пришлось...